Судьба марксизма в XX столетии
Другое / Возникновение марксистской философии и ее судьба в XX столетии / Судьба марксизма в XX столетии
Страница 3

Разве не законченный субъективист, если подобрать самую мягкую форму выражения оценки, писал: «Теперь нужно говорить о наличии объективных условий революции во всей системе мирового империалистического хозяйства, как единого целого, причем наличие в составе этой системы некоторых стран, недостаточно развитых в промышленном отношении, не может служить непреодолимым препятствием к революции, если система в целом или, вернее, – так как система в целом уже созрела для революции? Нетрудно понять, что такого рода заявления открывали «ворота» для экспорта революции в освободившиеся от колониальной зависимости и развивающиеся страны и, как известно, активно использовались в оправдание социалистического экспансионизма не только при Сталине, но и позднее – в годы застоя.

Мы отдаем себе отчет в том, что в таких обобщенных оценках тоже есть своя доля упрощения реальной картины развития нашей философии в 20-е и особенно 70-е гг. Разумеется, она была не столь вульгарной, как, скажем, материализм «механического» образца, или, скажем, Фохта и Молешотта. По сравнению с ними «истмат», возможно, покажется куда более совершенным. Однако факт, что во многом он оказался более примитивным, чем материализм Маркса, отдавшего по необходимости дань экономическому детерминизму. Позднее исследователи нашего «интеллектуального наследия» 20–70-х гг. сделают эти оценки, несомненно, более точными и конкретными.

Нет смысла продолжать перечень вопиющих несуразностей философской теории периода сталинизма и застоя. Их вполне достаточно, чтобы сделать вывод. Теория превращалась в идеологию, из универсальных и незыблемых установок которой выводилось «научное» оправдание режима власти. Факты подменялись и подминались теорией. Желаемое в итоге выдавалось за действительное, будущее за настоящее и т.д. Этим же целям служили и уверения в непогрешимости классиков марксизма-ленинизма, неопровержимости их идей, бесспорной правоте вождей партии и государства. В том более конкретном слое теории, который возлежал ближе к практике («научный коммунизм»), выстраивались воздушные замки, вроде «идейно-политического единства советского общества», «монолитной сплоченности партии и народа», «морального кодекса строителя коммунизма» и т.д., вплоть до «всесторонне развитой личности» и «развитого социалистического общества». За этими теоретическими сооружениями, призванными служить своего рода фасадом социализма, мы лишь сравнительно недавно смогли разглядеть не столь уж респектабельные линии командно-административной архитектуры. Стремление придать стройность и величие этому фасаду и логичность его теоретическому обоснованию привело нашу философию в начале 70-х гг. еще к одному весьма характерному противоречию. Речь идет о странном симбиозе субъективизма и гегельянщины.

У целого ряда философов и социологов возобладало стремление к построению абстрактных умозрительных схем, начиная от «категориальных пирамид» диалектики и кончая рецептами программирования коммунистического будущего.

Своеобразным интеллектуальным фоном этого процесса стало усиление гегельянских веяний среди философов. Причем отдадим должное: многим из «друзей диалектики» мы обязаны возрождением, можно сказать из пепла, оставленного сталинской когортой толкователей истории и философии, гегелевского наследия. И все же диктат идеологии оказался сильнее. Гегель, воскрешенный в 50–60-е гг. как трубадур раскрепощенного духа, как философ открывшихся разумных возможностей, теми же «друзьями диалектики» был приставлен к оправданию существующего и охаиванию каких бы то ни было попыток критической оценки действительности и обновления самого марксизма.

Возродив Гегеля и уверовав в силу диалектики как логики и теории познания, философы данного круга все меньше ощущают нужду в эмпирическом материале, высказывают все больше высокомерия по отношению к фактам. «Истинному» философу, как считалось, они становятся даже помехой, особенно когда «социальный заказ» не слишком требователен к этому пункту. «Идеология застоя, – отмечал А.П. Яковлев, – маскировка стагнации не нуждались в точном знании жизни. Все, что не укладывалось в прокрустово ложе догматического мышления и практики «всеобщего восхищения», считалось публично или негласно – сомнительным и подозрительным».

Страницы: 1 2 3 4

    Смотрите также

    Философия ХХ века
      ...

    Конфуций - Учитель с большой буквы
    С чем у обычного человека ассоциируется Китай? Ну, наверное, в первую очередь с легендарной многочисленностью китайцев, давно ставшей темой анекдотов. Затем вспоминаются иероглифы, шелк, китайская кух ...

    Учение об обществе (социальная философия)
      ...

    Разделы